Ящер [Anonimus Rex] - Страница 34

— Довольно, — с трудом выдыхаю я. — Устал.

До меня доносится рык исходящей слюной бешеной собаки. Может, он пытается ответить?

— Английский? — Не представляю, что там изрекает это существо, да и представлять не хочу.

Никакой реакции. Вразумительной, по крайней мере. Тяжелое дыхание, рычание, боковое движение во тьме.

Осторожненько — смотри, я дерусь против воли — поднимаю лапы, наполовину втягиваю когти, открываю грудь, безмолвно вопрошаю: может, договоримся? — вот они итоги воспитания в духе «обо всем можно договориться» этого человечьего мира.

Я уязвим.

Я беззащитен.

Я дурак.

Тварь высоко подпрыгивает — в реве слышится хохот, в визге — хихиканье, — я съеживаюсь, ухожу в защиту, скрестив лапы на груди и выпустив когти, — и она обрушивается на меня, сверкая зубами, целясь хвостом, исходя слюною, прожигающей землю. Я прищуриваюсь, конец мой близко, вот мы уже пожираем друг друга глазами… И мои когти вонзаются в ее брюхо.

Кровь хлещет у меня по лапам, и ночь разрывается воем тысячи подыхающих волков. Мои пальцы сжимают требуху, когти кромсают каверны, и существо, с которым я сражаюсь, извивается, словно угорь на вертеле.

Оно пытается отползти, скрыться во тьме, и моя лапа, намертво впившаяся в него — когти вонзаются все глубже и выше, раздирая все препоны на пути к цели, — тянет меня за собой. Мы кувыркаемся по переулку, кровь ручьями течет по мостовой в водостоки и далее, в море. Лишь несколько дюймов разделяет наши лица, и пока тело мое бьется, пытаясь высвободиться, я смотрю в эти мутно-желтые, налившиеся кровью глаза в надежде отыскать путеводную нить к сути и происхождению их обладателя. Но не вижу ничего, кроме боли, ярости, разочарования и замешательства. Никак оно не ожидало такого вот конца.

Кровь бурлит в его горле, заглушая все звуки; существо цепляется ногами и хвостом за поребрик и тщится рывками — подпрыгивая, падая — перебросить свое тело на обочину, подальше от моих лап. И только слышно, как рвутся ткани под моими когтями.

Я истекаю кровью, дело ясное, но существо, теперь находящееся в нескольких ярдах, потеряло ее куда больше. Мои зубы и когти избороздили его шкуру зияющими ранами, и я вижу, как сочатся кишки из пробоины в брюхе и, точно макароны, шлепаются на землю. Оно пятится, спотыкаясь, — не из предосторожности, не от страха, но ослабев окончательно; ноги его дрожат, едва удерживая невероятно массивное тело. И теперь в его глазах вспыхивает то, что раньше было скрыто от меня за искаженными перекошенными чертами, нечто иное, нежели боль, ярость и замешательство. Я вижу там облегчение и радость освобождения. Оттого, что все это кончилось. Оттого, что он перестанет существовать. «Спасибо, — говорит мне его взгляд. — Спасибо за билет отсюда».

Последний хрип, и существо падает на землю. Пластик больше не горит.

Десять минут первого, и я не могу удержаться от победного клича своим собственным голосом Раптора, от песни завоевателя, от торжествующего воя, который переполняет меня и подобно углекислому газу взрывается, пенится, извергается. Частицы разума возвращаются ко мне и настойчиво твердят улепетывать, собрать свои пожитки и скрыться во тьме, пока никто не увидел в этом нью-йоркском переулке поле брани доисторических созданий. Но разве справиться этим слабеньким частицам со всепоглощающей жаждой воспевать победу и ликовать над останками поверженного врага.

С разинутой пастью, с языком, алчно пересчитывающим зубы, я инстинктивно опускаю рыло к горлу своей жертвы, к столь доступным мясистым мускулам вокруг ее шеи в предвкушении пиршества победителя…

Полицейские сирены. Далеко, но приближаются. Нет времени для сомнений. Мои челюсти все еще тянутся к телу поверженного существа, и я собираю всю волю в кулак, чтобы бросить его и отступить. Этот водянисто-сахарный аромат, этот запах крови пробуждают мое вожделение, подхлестывают исконную страсть. Но нет, не вкусить мне, взбудораженному инстинктами, мяса — по крайней мере, сегодняшней ночью. И я знаю, что утром буду этому рад. Я редко ем сырое мясо, даже когда не сам убиваю добычу, и просто представить себе не могу, как отреагирует мой желудок на эту убоину. Пацифистские умонастроения возвращаются ко мне, и я смущаюсь при виде последствий кровавой бойни.

Сирены все громче, все ближе. Уверен, что нас не видно. Но меня удивляет, что кто-то в этом убогом районе настолько обеспокоился о своих ближних — или тех, кого посчитал таковыми, — чтобы набрать 911 и сообщить о душераздирающих звуках, доносящихся из ближайшего переулка.

Столько дел, а времени в обрез. Целый день кручусь как белка в колесе. Уничтожить все следы просто немыслимо; на это потребуется не меньше двадцати минут, тогда как у меня, по моим скромным подсчетам, около четырех. Я выбираю самый скорый метод, обязательный минимум. Надеюсь, все получится.

Я ковыляю к своему саквояжу, уровень адреналина стремительно падает, и в ноль часов двенадцать минут, точно по расписанию, болевой экспресс прибывает на станцию. В одном из отделений, под клапаном, в кармане, замаскированном полоской ткани, обнаруживаю требуемый мешочек. Зажав его между зубов, плетусь к поверженному динозавру и обеими лапами обхватываю его тушу. Рву на себя.

И чуть грыжу себе не зарабатываю. Это существо весит гораздо больше, чем можно было ожидать. Сирены уже вдвое громче, в унисон им крякает «скорая помощь». Что было сил дергаю тушу, и на этот раз она сдвигается на дюйм-другой. Тащу мертвый груз к ближайшему мусорному контейнеру, вкладывая в каждый шаг поистине титанические усилия.